Истории о жизни на Катуаровском шоссе в конце 1940-х – начале 1950-х годов, рассказанные Николаем Всеволодовичем Котрелёвым.
(Расшифровка аудиозаписи 20 января 2014 г.)
Участники:
НВ: Николай Всеволодович Котрелёв. (Родился в 1941 г.)
ТФ: Татьяна Фоминична, его жена.
КК: Коля Котрелёв. Его внук.
Присутствуют и другие родственники Николая Всеволодовича, но их реплик практически не слышно.
Соседи по дому на Катуаровском шоссе:
СЛ: Саша Лапина.
АЛ: Алексей Лапин.
***
НВ: С Сашей мы жили в одном доме, но друг друга не помним из-за разности лет.
ТФ: Я прошу прощения, но надо представить по имени отчеству для детей.
СЛ: Ладно, меня зовут Александра Семёновна, но вообще-то я для всех Саша Лапина.
НВ: (Внуку Коле Котрелёву) А для тебя это то, что называется на научном языке oral history – устная история. Лет уже 40-50, как магнитофоны – диктофоны завелись, нормальные историки ходят и берут всякие интервью про самые разные вещи: как люди в лагере жили, как люди в пустыне жили, как люди сало делили, про всё, что угодно. И выясняются такие подробности, которые ни в какой исторической литературе и в писаных мемуарах не зарегистрированы и по ним выстраивается чаще всего именно образ жизни, как люди жили.
Что думает какой-нибудь Рузвельт или Хрущёв – это более-менее известно. Они писали, говорили, за ними журналисты бегали. А вот, что думал покойный Толик Лапин – отец Алексея Анатольевича Лапина про это… или мальчишка Коля Котрелёв, который ходил в коротких штанишках и жутко переживал в 4-м классе, что ему купили голубые сандалии. Потому, что это ж девичьи, девчачьи, а других сандалий купить было нельзя (смеётся). Вот, про эту жизнь лучше всего узнавать [так]. Вот ты берестяные грамоты раскапывал, но там так подробно, как я говорю, не писали.
Значит… В просторечье есть такое слово: Катуаровка. Как справедливо написано в чате, где обсуждается наш дом, Катуаровка имеет только по фамилии отношение к станции Катуар. А на самом деле это было Катуаровское шоссе. Вот что в вашем чате (или как это называется?)
АЛ: Обсуждение. https://pastvu.com/p/56456
НВ: … не отмечено, не отмечена простая вещь, что если я не ошибаюсь, у меня не было времени покопаться всерьёз. Может быть, если найти совсем старые письма, начинался адрес: «Посёлок треста Строитель». Дело в том, что вокруг Москвы существует несколько станций (вот когда едешь на электричке): Строитель, Красный Строитель, ещё что-то такое. Видимо это всё одного поля ягоды – места расселения организованной рабочей силы. До войны из деревни было почти невозможно уйти. Либо тебя выселяло НКВД и ты, скорее всего, погибал где-нибудь в тундре или тайге, или с колоссальным трудом выживал, или ты сидел практически прикреплённый. Паспорта нет. Чтобы прописаться в город, нужен был паспорт. Но был так называемый оргнабор, когда власть сама… Москву надо строить, нужны строители. Трест «Строитель» выстраивает для своих рабочих бараки и для более каких-то продвинутых, в том числе даже инженеров, выстраивает дома квартирной системы.
Наш дом и был именно квартирной системы. Это были (сейчас мы увидим [фото]) дома 2-х этажные. Я видел такие же точно дома в других местах, в том числе в самой Москве. Например, один мой покойный приятель, замечательный художник, жил на Тихвинской улице (около Лесной улицы) в точно таком же доме: рубленный, 2-х подъездный, два фронтончика (Яковлев там жил) и по 4 квартиры в каждом подъезде. Две на первом этаже, две на втором.
(5 минут. Здесь и далее в скобках привязка к хронометражу аудиозаписи.)
И половина приблизительно этого мирка была заселена именно рабочими, вероятно так или иначе связанными с трестом «Строитель». Но очень много было людей, к «Строителю», тресту не имевших отношения, в том числе и наша семья. Дело в том, что мой дед Николай Андреевич, жил с семьёй на Зубовской площади. Вот здесь, прямо на дворе вот этой церкви. (Показывает в книге …)
СЛ: А где сейчас эта церковь?:
НВ: Сломана. Когда Вы проезжаете мимо Зубовской площади…
(смотрим фото и план местности из книги …)
СЛ: А где здесь Садовое Кольцо?
НВ: Вероятно здесь. Вот Зубовский бульвар, значит если церковь здесь в длину, то там Садовое кольцо, вот эти два дома, которые на углу Пречистенки…
АЛ: Вот эта колокольня наверно здесь, то есть наверно вот отсюда взгляд.
НВ: Вот эти два дома стоят до сих пор. В одном из них Владимир Соловьёв жил, вернее его семейство. Сейчас Влад Дайётович (???). Там жил мой дед – Николай Андреевич. В 39-м году, чтобы построить ныне существующую телефонную какую-то ограмадину. Серое такое здание, оно отступя немножко от Кольца (на полдома отступя) 6-этажный телефонный центр [Зубовская ул. 3.]
СЛ: Это разве телефонный центр, это не редакция какая-нибудь?
НВ: Нет, может быть там и редакция какая-нибудь.
АЛ: Там с самого начала были «Новости».
НВ: Нет, нет, нет, нет, это телефон. Внизу есть и банк и ещё что-то такое, кажется и магазин, но в целом это телефонная штука. Там выломано было много маленьких домов.
СЛ: Я помню, я там работала много, много лет, пока нас не переселили в Ховрино.
НВ: Но это Вы уже работали, когда церковь Знамения была сломана.
СЛ: Церкви я не помню.
НВ: Её сломали в 39-ом. Дом построили тёмно серый.
СЛ: Мерзопакостный.
НВ: Ну естественно, что могли построить на месте церкви.
СЛ: А вот маленькие-маленькие дома я тоже помню.
НВ: Они были уже туда, по улице Россолимо.
СЛ: Нет, на Садовом кольце.
НВ: На Садовом кольце маленький дом, если только там, где сейчас огромный магазин такой…
СЛ: Книжный что ли?
НВ: Нет, не книжный, внизу «Орбита» что ли.
СЛ: Я говорю об участке, который идёт от метро Парк Культуры до Зубовской площади. Вот там этот серый страшный дом и стоит, какое-то издательство.
НВ: Нет, нет, нет, нет, там было издательство «Прогресс», огромное. Но это прямо на Зубовском бульваре.
ТФ: Телеканал НТВ.
НВ: Если от метро идти по той стороне, где метро, в сторону Смоленской, то тут будет ряд больших домов, частично сломано. Из старых домов осталась только бывшая библиотека медицинская, такое вполне ампирное здание. А всё остальное практически выломано, может только какой-то ресторанчик или ещё чего-то [остался]. Всё практически сломано.
Тот серый дом, он не выходит фасадом на садовое кольцо. Внизу почта, Ростелеком. Оно по Зубовской улице (или Погодинская, как она называется теперь) и не доходит целого бывшего дома до бровки Садового кольца. Там такая пустая площадка.
(10 минут)
И из этих домов может быть десяток, может быть больше, семей выселили в эти самые дома, на Катуаровку. Потому что всё-таки какую-то компенсацию должны были давать. Деду же дали 2-х комнатную квартиру на деда с бабкой, неженатого среднего сына, старшего сына (на тот момент уже кандидата наук) и его жену уже с ребёнком – дали 2-х комнатную квартиру. А моему отцу не хватило метража и вот ему выдали [комнату] 16 квадратных метров на Катуаровке.
СЛ: Это самая большая комната в квартире. Нет 18 [метров].
НВ: Да, 18 была большая. У Вас, у Лапиных была большая угловая комната с террасой. А это была 16.
И туда же выселили очень много, действительно много. Там даже образовался отчасти знакомый, отчасти даже родственный кусок Зубовских людей. Наша коммунальная квартира это было… (все вот ругают коммунальные квартиры, а я благословляю). Жили душа в душу с замечательной семьёй купцов Капустиных. (Сейчас я всё покажу, где кто живёт.) И ещё несколько таких же семей. Я благодарен судьбе, что Александра Ивановна Капустина и другие, дядя Саша Капустин жили вместе с нами. Конечно, наверняка были какие-то неудовольствия между хозяйками. Но отец дружил с Александром Капустиным, они вместе ходили в церковь. Дядя Костя Капустин был «Офеист» [т.е. атеист], в церковь не ходил, но не возражал. Сама Александра Ивановна Капустина в церковь не ходила, потому что она вообще из дома не выходила. Она была огромная старуха, которая ведро куличёвого теста поднимала вот так. [Почему не ходила?] Зазорно и страшно и её дети даже в церковь возили. Дети все были шофера.
СЛ: У нас не было во дворе не одной машины частной.
НВ: Нет, была у отца с 1956 года.
И детки: покойная Нинушка и живая ещё Ирина Константиновна на улицу как раз практически не выходили. То есть они знали соседей, но семья была замкнутая. А вот Вы наверняка помните Стаську Алексеевского, который жил в доме напротив, это был вполне хулиган, тоже внук московского фабриканта. Там жили вообще люди не крупные, но из нормального человеческого общества.
(Разливаем чай, спасибо ТФ)
Вот, в каких-то домах ближе к оврагу жили Сванидзе, про которых полушепотом говорили: «Они родственники Аллилуевых». С Зубовского бульвара они туда [все] перебрались. Между ними были и какие-то родственные связи и всякие.
(15 минут)
Так вот этот посёлок Строитель первый раз я его увидел вот на этой карте. Но тут ещё нет посёлка.
(и ещё похожая карта)
Колька! Садись так, чтобы тебе было видно. Ты должен учиться.
Вот прямое сверху вниз – это Варшавское шоссе. Она же тогда Серпуховская. А вот отходит вот отсюда (это ЖД, железная дорога от Павелецкого идёт)…
АЛ: Павелецкое направление.
НВ: А вот отходит Катуаровское шоссе. Тут так и написано: «Дорога на шелковую чего-то завод (или заведение) Катуар.
Катуары – было разветвлённое семейство. Я никогда ими не интересовался. Скорее всего, французского какого-нибудь происхождения. И у них когда-то были здесь глиняный завод, потом они (как у вас в обсуждении написано) из своего кирпича поставили шёлкокрутильную фабрику. Поэтому и говорили: «На Крутилке выходить» - не доезжая до вот этого большого дома 7 [по Нагорной улице] предыдущая остановка. Крутилка.
АЛ: Красные корпуса дом 5.
НВ: Здесь вообще вот по этому Серпуховскому (Варшавскому) шоссе целый ряд стоял именно фабрик текстильных: Фабрика Фрунзе, Фабрика Калинина. Это всё были какие-то шелкомотальные, шелкопрядильные, ткацкие, бумажные, текстильные [фабрики]. Потому, что была колоссально развита Русская текстильная промышленность. Сукины дети – англичане всё время боялись нашей конкуренции. Мы уже заваливали своей тканью Персию. А Персию, Иран англичане считали своими, областью своих интересов. И там нам гадили, ещё Грибоедова по их наущению зарезали. Честное слово. Это англичане учинили бунт, когда дикие Персы порезали Русскую миссию, в том числе Грибоедова. Дело было даже так, что в 1919 году Советские даже интервенцию провели в Иран. Так называемая Килянская республика образовалась в северном [Иране] и туда шёл Красный флот и Красные с шашками, но долго не удержались (усмехается). Англичане Персам помогли. Потом это уже перешло под управление американцев, после второй мировой войны. Но не случайно именно поэтому в Тегеране была конференция. Это место встречи интересов. Кроме того, через Персию (собственно через Армению) наши войска дошли аж почти до Дамаска.
АЛ: В 41-м году тоже ведь продвигались.
НВ: Немножко, но тут было не до того. Есть такая книжка Хаджи-Мурат Мугуев, кажется, именно целая книжка беллетристическая, я её на Катуаровке ещё читал, теперь ничего не помню. Про то, как наши на Карском фронте сражались. А Карс – это турецкая Армения.
Вот. И там образовалось это шоссе, которое протянулось дальше, чем фабрика, а потом трест строителей пристроился.
(20 минут)
АЛ: Она отходит от Серпуховки не так, как сейчас. [Сверка карт показала, что тогда и сейчас отходит одинаково, но между 2-м и 3-м мостами идёт совсем не так].
НВ: Вы думаете? Самая большая [на карте] железная дорога – это кольцевая железная дорога. На ней ведь были станции, она планировалась, как городская железная дорога. Это Советская власть её погубила. Вот видишь здесь [на карте] полустанок Нижние Котлы.
Вот когда из-под моста выезжаешь. Вот здесь мост. Вот она идёт сюда. И тут было ещё два моста. Вот этот и вот этот. Собственно Павелецкий и этот. А мы живём где-то здесь. Поэтому в принципе она отходит именно так. Три моста никак не минуешь.
СЛ: (Обращается к АЛ.) На третий мост мы с тобой выходили. Нам очень хотелось клуб найти.
НВ: Три моста. Три моста. При этом начало [шоссе] скоро получило, судя по картам, я этого не помню, название Ленинская Слободка. А дальше наше пространство, собственно жилое начиналось после третьего моста. До третьего моста и жилых домов не было. Слева был сначала какой-то металлический заводик «ЭМОЗ», кажется, он назывался. То есть разную мелочь железную делал.
АЛ: Он, по-моему, и сейчас так называется.
НВ: Потом был видимо засекреченный вакуумный институт. В нём рождалась советская электроника. Как-то мой сосед потом, не задолго уже до смерти, замечательный человек – Андрюша Шульгин потерял ногу, вытаскивая из-под трамвая девушку, чужую, совершенно не знакомую. Огромный мощный, сильный, аккуратнейший. Я тогда ещё черчением занимался в школе, а потом в институте. Так пройдёт, а я на кухне сижу и черчу: «Колька, Небрежно!» И добрейший человек был. Вот он очень сильно руку приложил к электронике, к «железу». Поскольку электроламповый и так далее.
(Обращается к ТФ, показывающей книгу) Что ты хвалишься надписью?
ТФ: Нет, обложкой, переплётом.
НВ: Хороший.
И таким образом датировка, когда точно уже дома были: в 1940-м году наши дома были.
СЛ: Мы жили и до 40-го.
НВ: Ну может 1939-38. Вряд-ли наши собственно дома долго стояли пустыми. А въезжали туда люди в новые квартиры. Это не было вторичное заселение.
АЛ: (Обращается к СЛ) Ты вроде говорила, что в 37-м?
СЛ: Да, у меня родился брат в 1937-м году.
НВ: Уже там? Толик?
СЛ: Да.
НВ: Ну значит как-то стояли. Потому что я не помню разговоров, что мы въезжали, все Зубовские, что до нас кто-то там жил.
СЛ: Нет, мы въехали в новый дом. А Вы приехали когда?
НВ: В 39-м видимо. В конце 39-го, начале 40-го. Квартир много было. Потому что в нашем доме было две квартиры целиком Зубовские. Наша и напротив на втором этаже. А в доме напротив Алексеевские и ещё старуха Афимья, мрачная старуха.
СЛ: «День и ночь» называли её? Она на первом этаже жила?
НВ: На первом этаже.
СЛ: В окно всё смотрела. Мы её и называли «День и ночь».
НВ: Дети, они же наблюдательные и не добрые (смеётся).
Мы её тоже дразнили. Значит ещё одна целиком квартира Зубовская. Где-то там Борька Лазарев заикастый жил ближе к оврагу. Где-то Сванидзе эти жили. Где-то Бычковы жили. То есть какой-то, по крайней мере, десяток семей.
Но первый раз видны наши дома на… (все карты врут). Как выяснилось, Колька, вся картография – это полная брехня. Они перерисовывают карты с предыдущих, друг у друга.
Аэрофотосъёмка немецкая была [1941-1942 гг.] – там наши дома видны.
(Красным отмечены сохранившиеся капитальные здания. Зелёным – наш дом.)
Вот, война была в наших краях. Один дом, который ближе к оврагу был иссечен весь осколками. Вот, а помню какой-то разговор, от нашего дома метрах в 50-70 был именно барак, но там люди и корову держали. Ведь это был оргнабор крестьян. И вот я ходил туда за молоком. Бараки. Наши были чистые дома, а бараки были нечто чудовищное.
СЛ: А у нас фотография есть, где корова ходит по оврагу.
АЛ: Она даже есть в нашем фотоотчёте.
НВ: Это последняя корова. Это в 50-х годах, это после войны.
Я ходил иногда, лет 6-7 мне было (мама уже на работу ходила) ходил туда за молоком к неким Бачуриным и шёл какой-то разговор, может раз или два, что старший сын или какой-то из сыновей сидел у окна, и его осколком сразило.
Я приехал, видимо году в 45-м или 46-м. Потому, что во время войны я был в городе Курске. Под немцами, потом в освобождённом Курске. Но сначала мама уехала в институт доучиваться. Она со мной была там. А отец варил иприт против немцев. Видимо там и значительную часть своего здоровья потерял. На тот случай если Гитлер начнёт газовую атаку, то мы тоже. Но Гитлер, толи оттого, что помнил, что произошло во Франции, когда на Ипри начали газовую атаку, толи вообще испугался. Гитлер сам сидел в окопах. В отличие от товарища Сталина Гитлер был ефрейтор.
ТФ: Это в то время.
НВ: Естественно не сейчас.
ТФ: Не во вторую войну.
НВ: Не во вторую (смеётся).
ТФ: (тоже смеётся) В окопах сидел и кричал «Хайль Гитлер!»…
НВ: Вот, он хоть и противный, но всё же ефрейтор, а наш генералиссимус.
ТФ: А что он делал в первую мировую войну, наш генералиссимус?
НВ: Из тюрьмы бегал.
СЛ: В тюрьме сидел, наш-то… грабили они, грабители.
НВ: Вот, значит, когда я приехал, видимо это всё-таки был 45-й. По-моему 45-й год, победу я помню в Курске. По крайней мере, все окна у нас в квартире были крест-накрест заклеены полосками бумаги.
ТФ: В какой квартире?
НВ: На Катуаровке.
ТФ: Сколько тебе было? 4 года всего?
НВ: Татьяна Фоминична! Я помню всё, что могу помнить. Это я помню, потому что стёкла приказывали заклеивать на случай когда выбивает, чтобы не разлетались [осколки], потом естественно эти наклейки смыли, квартиру облагообразили. Но первый раз наши дома видны на карте 1952 года.
АЛ: Не считая немецкой съемки.
НВ: Не считая немецкой съёмки. Кроме того, Советские…
СЛ: А где Ваша квартира была, скажите, а номер скажите?
НВ: Номер 4.
СЛ: А, на втором этаже.
НВ: А Ваша 6.
(30 минут)
На этой карте 1952 года почему-то видно всего много.
АЛ: А это была не для обывателей карта. Это был генеральный план.
НВ: Значит, вот Катуаровское шоссе… (перебирает листы карты) Варшавское шоссе, мост Окружной железной дороги – мост первый и вот идёт Катуаровское шоссе, что здесь написано? Какая это улица? Нагорная? Нет, нет, не могла. Но, во всяком случае, вот она идёт улица и вот она уходит сюда. Тут непонятно что, но это не важно. Важно, как из-под моста выехали и поехали… вот, это завод ЭМОЗ. Здесь не показан вакуумный институт, где-нибудь вот здесь.
Не показан нигде медеплавильный завод имени Молотова. А может быть, я на 10 лет меньше проживу, потому что он был от нас в 1000 метров, может быть даже меньше. И на нём день и ночь, особенно ночью, было видно… огромная такая печь и сине-зелёное пламя, как вот конфорка газовая. Где стоял? А вот там, где Вы на лыжах катаетесь, это терриконы его выбросов. Шлак. Там был входящий в наш другой овраг, его засыпали. Засыпали, засыпали и постепенно приближалось, приближалось, приближалось… Я не знаю, в каком году его ликвидировали, но моё здоровье он подорвал. Где-то на Электролитной, когда выходишь из метро Нагорная, там всякие какие-то такие, промзона, разные остаточки видимо в основном от него остались.
В это время был такой промысел специальный: сдача утиля. Мы, мальчишки могли сдавать бутылки, какую-нибудь проволоку. Профессиональные утильщики сдавали цветные металлы. Как в перестройку вся Россия побежала снимать электропроводку до членовредительства полного и гибели. Но на медеплавильном заводе склад сырья охраняла вооружённая охрана. Она имела полное право стрелять на поражение. Но утильщики, толи они с охраной договаривались, они медь оттуда брали и носили в утильсырьё. (Смеётся).
Как-то раз в нашем овраге появился гранитный, огромный памятник, который на кладбищах ставят, в человеческий почти рост. Откуда взялся. Явно скатился с медеплавильного завода. Его кто-то из умных людей сдал вместо меди.
СЛ: Кому памятник-то?
НВ: Я, к сожалению не помню. Царство небесное, имя его.
СЛ: Там наверно просто доска была [медная]…
НВ: Кладбища ведь бесстыдно рушились, и при реконструкции Москвы и просто так и так далее.
Так вот, если ехать, вот Катуаровское шоссе. Здесь оно идёт. Здесь соединяется. Это наш овраг. В 52-м году никакого озера не было. Карты врут. Вот это на карте [1952 г.] в интернете голубым помечено.
(35 минут)
Никакого озера не было, потому что сидящий перед вами, рядом с вами Николай Всеволодович Котрелёв, тогда Колька по кличке Сигара (как-то раз в классе в третьем или в четвёртом я под партой сделал козью ножку и с важным видом делал вид, что я курю)
АЛ: (по карте) а вот это наверно овражек, где стоял медеплавильный завод, а вот здесь остатки дамбы ещё видны.
НВ: Да. Может и видны. Но мы жили вот здесь. Здесь мы спускались в овраг и по речке в самое такое осеннее время года, не помню с кем из катуаровских мальчишек, втроём что ли, мы прошли по речке до Варшавского шоссе. Если бы было озеро, то мы бы никуда не прошли.
АЛ: Краешком?
НВ: Краешком никуда бы не прошли. Но как раз я недавно по телефону разговаривал со своей соседкой Ириной Константиновной, тогда Иришкой. Она говорит: «А во время войны озеро было». Потому что её какой-то двоюродный брат или дядька Сашка Бычков ловил там крупную рыбу. Ты знаешь, рыба была настоящая, крупная. А как называется… «Он её в ведре приносил, она рот разевает, а я её жалела и водички подливала».
СЛ: Карпы?
НВ: Какая-нибудь плотва или лещи.
ТФ: Плотва крупной не бывает.
АЛ: Войну она казалась вот такой (широко разводит руки).
НВ: Вот оно идёт Катуаровское шоссе всё ближе к нам и ближе.
Здесь вот виден весь овраг. Вот это вот наши дома. Сейчас мы их рассмотрим (перебирает листы карты 1952 года). Вот. Пущай лежат.
Они вот здесь, а это было наше пространство оврага. Так и называлось: «Пойдём в овраг!»
Вот это называется КоробкИ. Кто-то там из ваших упоминает [в обсуждении фотографии]. Я бы был благодарен за объяснение, почему Коробки. Некогда мне самому историю поднимать.
В Википедии сказано, что это Коробковский сад (так он и обозначен на современной карте) называется по фамилии купца Коробкова, который его заложил в 1880-х годах. Сейчас сад находится в федеральной собственности и доступ в него закрыт.
Здесь тоже ходил сторож с ружьём, но за яблоками туда лазили. И всё время говорили: «Вот он тебе солью в зад влепит» Зад назывался другим словом, но соль была солью. Чтобы не убить и чтобы больнее было. Но конечно не одного случая я не помню. Я, как маленький мальчишка и маменькин сынок, туда сильно не углублялся, да и за яблоками собственно никогда не лазил, но на тарзанке вот здесь катались. Здесь были от части берёзы. Это было зелёное место и поскольку крутое – речка здесь была чистая. Потому что выше наших домов, вот чем здесь, (показывает на карте) никакого жилья не было.
Вот это всё были какие-то бесхозные поля, в которых стояли такие шалаши что ли, сараи, где делали глину, глиняные кирпичи резали. Глину выкапывали вот здесь, тут же.
АЛ: Вот карьерчик нарисован [на карте]
НВ: Нет, они были не большие, какие-то копаные ямы. И ходили купаться «На глинку». Обычно первый раз шли если не 1 мая, то 9 мая и, несмотря на то, что эти глинки были не глубокие (я и плавать не умел), руки, ноги и остальные части тела от холода заходились неимоверно. Их было несколько таких.
А вот тут была деревня Зюзино.
СЛ: Угу, в Зюзино ходили мальчишки, но меня не брали.
НВ: До Зюзино доходили. И всегда на горизонте, весь мой кругозор определяли рёбра зюзинской церкви на просвет. Поскольку купол был ободранный, а рёбра стояли.
ТФ: Так вся Россия была в таких рёбрах. Куда не плюнь. Как мы в Степанищево ездили в 80-е.
НВ: (Жене) Золото! Я ведь говорю о своём детстве, а не о гибели России. Моё детство было счастливым. Речка была чистейшая. В ней были родники. Из них мы спокойно пили.
(40 минут)
И можно было видеть, как извивается мотыль, красный, чистый. А это значит, личинки ведь они…
СЛ: А как же медеплавильный завод?
НВ: А он ниже.
Грязь была, когда осень или весна – неимоверная. И однажды покойная бабка Наталья Владимировна зачем-то приехала к нам, а меня дома нет. Уже смеркается.
ТФ: Послушайте про бабушек, про настоящих, а не декоративных!
НВ: Она стала расспрашивать, где они бывают, пошла в овраг и уже почти в полной темноте, я возвращаюсь из оврага. Карманы оттопырены камнями, потому что мы геологические собирали, как, эти самые, образцы. Карманы пальто совершенно, оно и так старенькое, наверное, было или наоборот новое, но оно глиной… бежевого цвета и карманы, пальто нести нельзя. У Натальи Владимировны рука была ещё очень крепкая. И раз! И два! И дальше всё до дома тычками и тычками. Вот, а пальто у меня было, может уже и не это – генеральское. На красной подкладке. На подбое это у Понтия, а у меня на подкладке. Поскольку генеральские пальто и до сих пор как-то шьётся с красной подкладкой. Но материалов было достать трудно, и на подкладку был достан только красный. Я в школу ходил.
ТФ: Это, которым яйца красили?
НВ: Нет, Яйца красили наилучшим материалом для яиц – это для калош, подкладка такая. Достать её было очень трудно, но цвет у неё получался ярче этого и не проходил сквозь скорлупу. Отличнейшая вещь – русские калоши. Теперь фиг купишь.
АЛ: Надо было разогреть, кипятить?
НВ: Варили. А поскольку соседка – Александра Ивановна Капустина – она была при церкви Николы в Хамовниках, ну как всегда бывает – портниха, не портниха, уборщица – не уборщица. А церковь в Хамовниках, поскольку их вообще было открыто мало, была одной из самых престижных. Так вот оттуда приносила яйца красоты необыкновенной. Ни чего краше я не видел до сих пор. С рельефным наплавлением видимо воском, разных роз и всего такого. Но это уже Антонина, или как её звали Антонида. Антонида Филипповна приносила посмотреть, какая красота.
Вот, значит вот здесь, собственно медеплавильный завод и был. Вот, если это ягодник, то он где-то вот тут был. Овраг вот так идёт туда. А вот наши дома, с них спуск. Здесь вот железный мост. Я помню, как этот железный переход, мост варили уголовники и пели такие песни, которые я, охальник большой, люблю все эти охальные песни, но этого я никогда, никому не спел бы.
СЛ: Это там, где мама [на имеющейся фотографии].
АЛ: Там где металлоконструкция на фотографии.
СЛ: Алёшкина мама, сфотографирована на фоне этого моста. Не думаю, что мост фотографировали, но так получилось.
АЛ: Красивый был мост.
СЛ: Да, да, да, он был изумительный.
НВ: К нему от нас была железная лестница и напротив.
СЛ: К приборостроительному техникуму.
НВ: Здесь вот, на разных картах есть Посёлок имени Молотова, у Вас там вижу Посёлок ЗИС. Посёлок ЗИС был далеко туда – надо было пройти через посёлок Молотова. И в Посёлке ЗИС был дом культуры ЗИС. Туда иногда мы, иногда старшие ходили в кино. В кино ходили обычно, на самом деле напротив электролампового завода [электромеханического] был клуб электролампового завода, и там крутили трофейные фильмы, Тарзана показывали и всё такое.
(45 минут)
СЛ: Это с той стороны оврага, наверное [был клуб]?
НВ: Нет, с этой.
АЛ: На Нагорной улице. Он был перед последним мостом.
СЛ: Мы не нашли его когда ходили.
НВ: Между вторым и третьим мостом.
АЛ: Мы не дошли значит.
СЛ: Ну нет, Алёшка, мы на какой-то мост поднимались.
АЛ: Мы дошли до моста только, до последнего.
НВ. Перед, перед последним. Вот если на Варшавском шоссе первый, потом второй мост Павелецкий, потом разъездной такой, видимо при Окружной. Вот здесь [на карте] показан. Так вот между вторым и третьим, если к нам идти от Варшавки, с правой стороны был клуб.
СЛ: Значит если оттуда идти, он был между первым и вторым. Мы ведь с тобой, Алешка, на мост влезали, это высоко, но оттуда ничего не увидели.
АЛ: Да, и всё, дальше не пошли. Там гаражи какие-то.
НВ: Теперь ничего там нет.
Вот, теперь значит. Вот, видны наши дома. Вот Катуаровское шоссе. Вот здесь видно кусочек школы 541. Не той школы, которая сейчас школа 541.
СЛ: Я в ней училась.
НВ: Вы учились, она вот здесь находится.
А это была мужская школа.
СЛ: Но я моложе Вас.
НВ: А женская школа стоит раньше. Вот, собственно говоря.
Автобус ходил только досюда. Вот это моя школа, куда я в первый класс пошёл и учился до 6-го класса в 541.
СЛ: На конечной остановке?
НВ: Да. Именно.
СЛ: Как ещё это место называлось? До круга что ль?
НВ: Да. Дальше вот здесь появилась ещё одна остановка, она называлась Военный Городок. Но здесь её нет, потому, что, сойдя с автобуса вот здесь, напротив школы…. Вот эта улица – она придуманная, её асфальтированной не было, что-то протоптано было. Мы шли вот сюда, и вот так вот, и этой улицы асфальтированной не было, ну может шоссеечка шириной в стол. А это была именно дорога. И она уходила сюда и здесь втыкалась в овраг.
Сойдя с автобуса…
СЛ: Подождите, была школа напротив дороги.
НВ: Нет, нет, школа женская вот она, красная школа. Это мужская школа, а новой школы здесь ещё просто нет. Вот здесь конечная остановка, спускаешься, вот здесь находится булочная и пивная. Пивная называлась «Американка».
СЛ: А вот здесь была почта.
НВ: А вот здесь была почта и сберкасса. На пять рублей у меня до сих пор лежат от этой сберкассы в государстве деньги. Николька, я тебе завещаю. Знаешь сколько процентов за столько лет, с 53-го года наросло.
СЛ: 5 рублей – шальные деньги были, кто дал?.. А нет, тогда ещё не шальные.
АЛ: 5 рублей – это 5 порций мороженого.
НВ: Мороженое, когда у меня было 5 рублей на сберкнижке, стоило 20 копеек, 30 копеек, 40 копеек, и эскимо, по моему, не то 70 копеек, не то 90 копеек. Если купить 5 порций мороженого по 10 копеек, молочного, то, съесть их, дойдя вот сюда до дома было нельзя. Поэтому Колька Котрелёв, который был умный, выбирал длинную дорогу. А выдавался рубль на пирожок в школе.
СЛ: Пирожок стоил 50 копеек.
НВ: Ну на два пирожка, я не знаю.
(50 минут)
Но я учился здесь до 6-го класса включительно.
СЛ: Вот эта школа, она пёстрая, да, внешне?
НВ: Я не знаю, как сейчас.
СЛ: А тогда?
НВ: Типовая школа, розоватая была, как бы под мрамор.
АЛ: Она самая.
НВ: Розоватая и серенькая, под мрамор.
АЛ: По-моему эта лучше, чем типовая, под мрамор и натуральный мрамор.
НВ: Нет, а таких много по всей Москве, и они построены по одному плану. Здесь физкультурный зал.
АЛ: Я просто не помню натуральный мрамор на типовых. Я тоже в такой учился.
НВ: Ну естественно нет, это по цементной штукатурке под мрамор.
АЛ: Там натуральный мрамор.
НВ: Нет, не натуральный, ну может там Пушкин гипсовый сделан.
Школа была переполнена. Видимо уже советская власть понимала, что надо строить новые школы. Шестой класс доходил до буквы «З» если не «И». При этом в шестом классе произошло нечто фантастическое и революционное. Школа мужская. На первом этаже в углу, два или три помещения, где обычно потом бывали слесарные кабинеты, отвели для девчонок. И мы естественно бегали. Войти туда было нельзя, но было интересно. А с седьмого класса мы перешли в новую школу 541-ю, которая сейчас стоит на Ремизова. Её улица Ремизова отрезает от нашего массива.
АЛ: Мы до неё доходили.
СЛ: Ну да. Я там тоже училась, но только один год.
НВ: И тут уже девчонки были под боком и чего только не было, но ни какого разврата, свинства не было. По-моему, даже до десятого класса. Были какие-то романы наверно. Это неизбежно в любой ситуации. Но распутства не было.
Идёшь, вот здесь булочная и пивная. Почему Американка, Коль?
КК: Бильярд?
НВ: Нет, потому, что стоя и без крыши. Вот кружка пива тебе на холоду и на жаре. Здесь стоят мужики и выпивают. Можно было взять кружку пива «с прицепом». Наливали и водку. «100 грамм с прицепом» Это значит 100 грамм водки и кружку пива.
АЛ: Прямо в одну посуду, чтоль?
НВ: Нет, нет. Стакан давали стеклянный.
Первый раз я самостоятельно выпил рюмку водки именно в стоячей забегаловке, которая была пристроена к ЦУМу. Со стороны, где сейчас такой бульварчик, была длинная [забегаловка]. Но закусывать-то давали икрой. Бутерброд с красной икрой и 50 грамм водки. Это было моё, так сказать, боевое крещение. Я не пил вообще всерьёз до первого курса. Но раза 2-3 мальчишеские дурости заставляли. Мальчишки – дураки последние.
(Показывает карту 1952 года) Вот это, чёрное – каменное здание. В нём жил, здесь тоже 2 подъезда. Здесь жил Сашка Горячев, мой приятель по детскому саду. Я года полтора ходил в детский сад. Вот здесь детский сад.
СЛ: Мы искали, но не нашли.
АЛ: Нет его.
НВ: Наверное.
СЛ: Года за 2 до нашего путешествия его снесли.
НВ: И вот здесь на углу был магазин, который назывался «Подвал».
СЛ: «Подвал», да, «Подвал», угу.
НВ: В этом магазине, как во всех анекдотах про Советскую власть на витрине стояло три корыта. Такие, вот как детские коляски и санки, одна сторона выше другая ниже. В одной лежала черная икра, в другой красная и капуста провансаль. Почему был набор такой? На счёт икры я ещё понимаю – икра «водилась», а капуста-провансаль….
(К внуку) Да, когда тебе придётся писать ЕГЭ, скажи, дедушка мне рассказывал анекдот:
Стоит старичок [в магазине] и говорит: «я помню, вот здесь стояло корытце с чёрной икрой, вот здесь с красной. Кому это мешало?»
Вот, значит, это был ближайший магазин и наиболее часто посещаемый, потому, что мы жили вот в этом доме, нет вот в этом.
СЛ: Вот в этом.
НВ: Вот в этом, да. Потому, что они рядом стояли, а вот здесь была площадка. Была волейбольная площадка. Мы до неё дойдём. Но здесь вот (за магазином) стоял сарай, где «давали муку». При Советской власти всё «давали». Тогда ещё не говорили «ты достал», а «давали». Мука была дефицитом большим в конце 40-х – начале 50-х годов. Записывались с ночи. На руках писали номер синим чернильным карандашом. И когда меня родители значит отправили.… Ну, я достоял, всё хорошо. Но покупать, тут я и проявил мальчишескую глупость. Мне казалось, хорошо, если купить побольше, но подешевле. Я купил муки самого плохого сорта, но зато целую кошёлку. Потом она много лет употреблялась для варки клейстера. А из чего мама пекла в очередной праздник пироги – не знаю.
Но в булочной продавали очень вкусные сайки. То, чего ни какая перестройка не восстановила. Коричневатые, почти вот такого цвета, кожистые. Блестящая корочка, очень тонкая. Так вот, как будто плёнку срываешь. И равномерный белый, чуть сладковатый хлеб. Мягкий, но не пустой, как теперь с разрыхлителем, а просто мягкий. А булочки назывались не городские, а французские. Но вскоре стали городскими.
СЛ: Скажите ещё раз: вот это здание [магазин], оно стояло в принципе на дороге?
НВ: Да, а вот здесь бугор сильный вниз, к подвалу. На котором я первый раз и разбил свои зубы. Я споткнулся и об собственные колени хряпнулся зубами. Так бесславно началась потеря моих зубов.
СЛ: Я помню, с этой стороны продавали пиво, вот с этой (южной, показывает на карте).
НВ: Да, да.
СЛ: Я помню.
НВ: Приятно с пьющим человеком (смеётся). Шучу.
СЛ: И там мне дали пива попробовать.
НВ: О!
СЛ: Было мне сколько, 5-6 лет, не знаю. Тогда я поняла, что это гадость.
НВ: Я старшего сына, их отца, один раз пивом напоил, когда ему года три было так, что он качаться стал. Я сидел что-то…
СЛ: А он мешал, да?
НВ: Он ходил вокруг, а я сидел, работал. Он подойдёт, я ему дам попробовать. Потом я смотрю с ужасом, что он уже качается. (Вы ему не рассказывайте.)
Вот, эти дома, идём, с этого домоуправления.
АЛ: В домоуправлении дед работал.
СЛ: Где детский сад? [Для ориентира].
НВ: Вот детский сад, это домоуправление.
СЛ: Здесь работал мой папа.
АЛ: Вот здесь? Это деревянное, а это каменное.
СЛ: А вот это?
НВ: Это Ильичёвские дома. Завода Ильича. Их не сразу построили. В них жили: мой приятель Славка Ширинский, сукин сын Олег Гончаров, который у меня пневматический пистолет зажилил. И, как же я потом с ним вместе работал, замечательный человек, книгочей, только он читал книжки, как Петрушка у Гоголя. Прочтёт складно, но так ничего у него и не выйдет в голове.
АЛ: Это двухэтажки?
НВ: Это двухэтажки.
СЛ: Это не немецкие дома, точно совершенно?
НВ: Может их и немцы строили, они по конструкции похожи были.
(60 минут)
Были похожи на те, что стояло на Хорошевском шоссе, у меня друзья жили в немецких домиках. Где-то в Москве есть даже целые кварталы, очень уютные. Немцы довольно много строили. Но я не помню, чтобы они здесь…
Я помню, пробегал иногда, раз или два немец уже видимо, когда их отпускали домой. Надо было какие-то деньги им тоже. Ведь бедные люди. Они плели из разноцветных телефонных проводов всякие вазочки, сахарницы, что-то вроде этого и бегали – продавали. Когда их уже видимо отпускали. Я их мало помню. В Курске я помню, они восстанавливали школу, где мама когда-то училась и тётка. Идёшь, он тебя поманит, бумажник достаёт и своих детей показывает. Ничего другого, кроме человеческого в этом смысле…
Вот это стояли бараки.
СЛ: Да, я их помню.
НВ: Розовые такие.
СЛ: Они розовые были, штукатуренные, но они были страшнее наших домов гораздо.
НВ: Да. А да, нет, здесь коридорная система, общая кухня и сортир снаружи. У нас же были квартирные.
СЛ: Сортир стоял через дорогу.
НВ: Может быть где-то здесь.
СЛ: Вот здесь, вот. Огромный.
НВ: Огромный. И баня. Про неё скажу позже.
СЛ: Баню не видела, а сортир стоял, и на улице были краники, руки помыть и бельё полоскать. Я видела, как там женщины полощут бельё.
НВ: Там было огромное население. В каждом бараке жила тьма народу.
Вот, как мы говорили «по шоссейке» идёшь.… Это был асфальт и именно в ширину дороги. Это всё были дорожки, вот это была не проезжая. Это был так сказать тротуар.
АЛ: Какая она была, земляная?
НВ: Ну может быть мы сейчас где-нибудь рассмотрим.
Мимо этих бараков проходили, обычно не били. Но иногда случались особенно сильные бои между нашей стороной и Молотовскими. Здесь могли и крепко отметелить, если идёшь один.
ТФ: Ты участвовал?
НВ: И я участвовал.
ТФ: Тебя били?
НВ: Нет. Но игры были страшно опасные. Особенно Молотовские. Им было с железного завода легко. Они арматурный прут рубленный, такой вот (разводит руки) имели пачками и швыряли, если бы в глаз кому попали.… Иногда попадало по голове, но не до смерти. И дрекольем, особенно когда выбегали старшие. Доходило и до этого. Но, в общем, жили мирно, и в кино можно было.
Вот это наши дома.
СЛ: А за нами стояли сараи.
НВ: Щас, щас, щас, щас… Александра Семёновна, не торопитесь.
Значит, это вот тоже был барак. И это был барак. А это был наш рубленый дом и это был наш рубленый дом. Он не штукатуренный. А это были тоже квартирного типа дома, оштукатуренные и розовые (Ильичёвские). Мне всегда казалось, что мой приятель 5-6 класса Мишка Левин, живший вот в этом доме, тоже жил в рубленом. Но как мы сейчас увидим на фотографии, там стоит оштукатуренный. Не понимаю, может быть ракурса, где это снято.
Сараи стояли вот здесь, они отгораживали [дома от оврага], но они стояли и вот здесь [с севера от домов].
СЛ: Да.
НВ: Наши, я думаю, что и лапинские сараи были вот здесь вот.
СЛ: Нет, наш не здесь, у оврага. Это было не удобно.
НВ: А здесь стояла череда сараев. Более-менее до барака. Потому, что так [огибая сараи слева] мы ходили в тот «Седьмой» [дом] магазин. Он назывался «Двадцать пятый» и это был большой [магазин]. «Я пошёл в Двадцать пятый». «В дом семь» никто не говорил. «В Двадцать пятый».
СЛ: Точно, «Подвал» и «Двадцать пятый».
НВ: Я помню, американский яичный порошок вот такими пачками продавался. И огромное количество неповторимых бутылок. Советская власть распродавала, видимо трофейные напитки. Какие бутылки! Это не долго продолжалось. Синие, зелёные, кривые. СЛ: И конусы для сока стояли.
НВ: Но за маслом я был туда посылаем.
Тем более, что в этом доме номер семь на самом деле наверху, со двора оттуда, не с фасада были…. Это было конструктивистское здание, оно было устроено, как [коммуна]. Там была тоже коридорная система, там жила мамина подруга, она даже жива ещё. Маша Немчинова. Небольшие комнаты и коридорная система. Машка Немчинова, в замужестве Овчинникова, жила там и я с мамой заходил к ней. Они были друзья по институту. Подруги по институту. Но этот дом так и назывался «Двадцать пятый» потому, что магазин [имел номер 25].
Вот Вы вспоминали, что там была поликлиника. В этой поликлинике продолжалась моя гибель зубов. Потому что раз или два я туда ходил чего-то пломбировать, и не ходил вынимать пломбу, потому что было больно и неприятно. Зубы пропадали.
ТФ: Не то, что вам, Колька!
НВ: Бормашину руками крутили.
СЛ: Ногой, ногой, ногой! Как швейная машинка. И при этом без всякого обезболивания.
НВ: Ногой! А которые правильные люди были, они всё равно ходили и теперь, как американские люди сверкают зубами.
Нет! Я помню то, чего Вы, Саша не помните! В этом помещении, где потом была поликлиника, был кафетерий. Потому что, раз это коридорная система и типа общежития, то где людям есть? И там стояли мраморные столики. Потолки там метров восемь-десять были. Кафетерий был во всю роскошь конструктивистского проекта. Американского типа. Раз или два почему-то с родителями я туда заходил кофе выпить. Почему, и сколько это стоило?… Отец иногда любил в ресторан куда-нибудь пойти и ещё чего-нибудь такое заказать.
АЛ: Стоячие?
НВ: Стоячие. Простонародные, но уже не под открытым небом, как «Американка», а именно закрытые, тёплые. Может быть даже и пальто снимали люди, не помню.
АЛ: Предполагалось, что каждый день человек приходит ужинать.
НВ: Да. Потому что дома… Домашнее хозяйство надо упразднить. Жизнь должна быть рабочая, рациональная. Женщина должна быть раскрепощённая. Ничего хорошего из этого, как известно, не вышло. Теперь говорят «Они понаехали», а как не понаехать, если детей нет. Вот, но зато женщина раскрепощённая. Сейчас посмотришь и подумаешь: «Хорошо бы тебя закрепостили».
Здесь я в первый раз увидел мёртвого человека. Некто Женя Орешкин, туберкулёзом болел.
СЛ: Что в овраге умер?
НВ: Нет, вот в этом доме, который в торце. Мы жили вот здесь. Здесь был ряд [сараев]. Потому, что когда шли в «Двадцать пятый» между бараком и сараями проходили. В сараях было всё.
СЛ: Это каменный?
НВ: Нет, это деревянный. Вот здесь какой-то кирпичный, но я его не помню. А сюда я видимо и ходил к Бачуриным за молоком.
В этих сараях… Сараи всем были выданы, как дровяные, потому, что у нас было печное отопление. Вот вы – лентяи, а мама на работе, папа на работе, заболевший сегодня Александр Всеволодович, пренебрегший из-за этого нашим заседанием… вот, а я прихожу из школы, а в комнате уже холодно.
(1 ч. 10 минут)
И я топил печку. Несколько лет на мне было топление печки после школы. Хорошо, если дрова были хорошие. А если дрова были осиновые и мокрые, то даже, не, что добрейшая Александра Ивановна Капустина, московская купчиха потомственная. У её отца был магазин, не большой. Не Елесеевы, но небольшой у Никитских ворот. А у мужа на Зубовской площади. Вот, она придёт – какие-то лучинки мне подсовывает, дядя Костя или дядя Саша керосинчику плеснёт и ещё что-то, но не загорается, потому что из осины вода с шипом выходит. Пока уж отец не придёт. Но если нормальные дрова, то печка – замечательная вещь. Тем более, что когда братец родился в 47-м году – пелёнки к печке приложишь – они и высохли.
Вообще бельё сушили на чердаке. Потому, что на каждой площадке второго этажа была наверх лестница. Люки старались держать на замке, потому, что в это время, как и до революции, были ещё бельевые воры. Теперь вот, пойди – повесь простыню. В лучшем случае какой-нибудь БОМЖ руку вытрет. А тогда ещё могли снять бельё – так и называлось «Снять бельё» – это был заработок. И бельё снимали, поэтому чердаки закрывались. Хотя если на другом конце чердак открыт – то закрывай – не закрывай.
Но какое же было… когда с мамой, когда она придёт с работы, скажет: «Пойдём бельё снимать!» Морозное бельё, его снимаешь, оно как жестяное. Темно, фонарика никакого нет, только из-под стрехи звёздный свет прорывается. Вот оттуда только и свет. В темноте снимать. Вот, и на улице почти никто не вешал, кроме только тех, кто жили на первом этаже.
СЛ: Угу, у нас же палисадники были.
НВ: Палисадники появились сравнительно поздно.
СЛ: Ну вот они везде есть.
НВ: Это фотография середины – второй половины 50-х годов. Первый палисадник построил себе вот этот Колька Ларин. Это наш дом, вот Лапины жили здесь.
СЛ: А над нами жили Ларины.
НВ: Над Вами жили Ларины. Вот здесь жили Никритины. В Вашей квартире жил сначала Лёвка Тихомиров.
СЛ: Лёвка Тихомиров, да.
НВ: А потом Витька Силкин.
СЛ: Да.
НВ: Лёвка Тихомиров один из первых из нашего района уехал потому что…. И уехал на Фрунзенскую набережную. По-видимому, его отец, об этом говорили, работал тихарём.
ТФ: Кем?
НВ: Тихарём. НКВД-шник, который не заявляет, что он НКВД-шник.
ТФ: Это там, где мы жили.
НВ: Вам давали по партийной линии, а им…
Витька Силкин, я не знаю, если жив он, человек замечательный. Его бедного из школы исключили, слушай меня! Витьку Силкина из школы исключили за защиту человеческого достоинства. Все эти выходы моей покойной приятельницы Наташи Грибаневской на Красную площадь ничего не стоили перед жестом Витьки Силкина.
(1 ч. 15 минут)
Царство ей небесное, героиня, но Витька Силкин был сильней. Мы учились в шестом классе, а может быть в седьмом, нет, кажется в шестом. Нет, в седьмом, это уже в новой школе было. Значит, с девчонками учились. И кто-то принёс пистоны от охотничьего ружья. Горсть или две горсти.
СЛ: Это такая бумажка?
НВ: Нет! Металлические.
А если пистону, вот там, где капсюль залепить хлебушком, и ручку с пером воткнуть и бросить – раздаётся сильный взрыв. И вот мы сидим и бросаем. Пистоны все разошлись по рукам. И сидим и бросаем.
А Витька, дай Бог ему здоровья, если жив, в этот день ещё принёс, как всякий мальчишка, похвалиться штучкой - отцовским микрометром.
ТФ: Что?
НВ: Микрометр – такой высшего класса измерительный инструмент, слесарный, в общем, который необыкновенной чуткости. Это не лазерный, но для того времени….
Это нечто похожее на такой какой-то серп у него выдвижная часть, забыл уж теперь, как называется, имеет вид именно цилиндрика в размер пистона и вот, чем он ближе подходит, тем меньше дистанция.
АЛ: Видели логотип Росстандарта? Вот это он и есть микрометр.
НВ: А, правильно, это и есть микрометр. Вот, поскольку человек образованный – математик, он всё знает.
Вот, и значит, Витька им хвалился. А мы пистоны: «бух, бух». Бедный учитель видимо понимает, что с этими ничего сделать нельзя, и даже не возражает. Но вдруг распахивается дверь и Кира Георгиевна, директор школы появляется: «Руки вверх! Встать! Руки вверх!» И все стоят руки вверх. «Кто стрелял?» Кто-то может чего-то говорит, но, в общем, не говорят. Вызывается завхоз: «Обыскать!» И начинается обыск. У кого-то может пистонку нашли, а может уже все расстреляли, и вот очередь доходит до Витьки. Он понимает, то есть фантазия чистой воды, что вот эта штучка, раз она выдвигается и в размер пистона, то сейчас поймут, что это я стрелял с помощью микрометра, что бред, потому что это прицызный, как говорят инструмент…
АЛ: Прецизионный!
НВ: Прицызный, я слышал.
АЛ: Наверно они покороче говорили.
НВ: И его отнимут. А он своему (вот Александра Семёновна сказала: «дикому») отцу что скажет, куда делся микрометр?
Он хватает портфель, когда к нему подходят, и к двери. А завхоз его – хоп, в охапку. Это уже у первой парты. На партах были такие углубления, где ручки лежали. И хватает ручку и в шею завхозу.
ТФ: (Смеётся.) Да он просто террорист какой-то, что ты его с Наташкой сравниваешь.
НВ: Стоп! Человека личный обыск только по суду.
СЛ: Раньше никогда этого не говорили, поэтому никто этого не знал тогда.
НВ: Вот. А Витька животом чувствовал.
ТФ: Террорист твой Витька!
НВ: Террорист, это вон Обама выдумывает. А последнее было моё о нём известие – инженер на телевидении. Потому, что человеческое достоинство знает!
ТФ: Убил ручкой, или нельзя?
НВ: Смотря куда попадёшь. Пёрышко восемьдесят шестое, оно выступало из ручки вот на столько.
(1 ч. 20 минут)
Писать в школе можно было только восемьдесят шестым пером. Всякие «Рондо». Видела бы ты, может быть цела у моего двоюродного брата Гены, Геннадия Владимировича. Отец ему подарил свою коллекцию пёрышек. Каких только пёрышек не делали: с головой Пушкина и кривые, как ятаганы и ещё чего-то. И были пёрышки «Рондо» с таким носиком, не плоским, а шариком для быстрого писания, но без нажима. В школе можно было писать только восемьдесят шестым.
Должен вам доложить, что первую двойку в школе я получил вот когда. В первую четверть в школе учили писать карандашом. И довольно долго писали карандашом. На первом уроке чернилами я получил первую двойку, потому что тетрадь моя была фиолетового цвета.
АЛ: Сплошная клякса?
НВ: Абсолютно. Причём всё растёртое из клякс.
Действительно с материалами было трудно, и отец сумел достать байку, но байку белую, и были сшиты мне наверно в четвёртом классе штаны.
ТФ: Из белой байки?
НВ: Байку покрасили в синий цвет. Штаны назывались «лыжные», почему-то у нас никто не говорил «шаровары», а говорили «лыжные штаны». С резинкой внизу.
В таких штанах на каток ходили и всё такое, но мой сосед по парте, не то Сашка Горячев, не то ещё кто-то, не помню, подложил мне под задницу некоторую петарду, которую делали из карбида с чернилами, а карбид выел весь синий цвет. Всё остальное время года, поскольку других штанов у меня не было, я ходил с белым расплывающимся пятном на заднице. Никакими чернилами его закрасить было нельзя.
Ну вот, но тогда, между прочим, Колька! Было ещё такое средство продления жизни вещей – перелицовывали одежду. Теперь даже башмаки уже никто не носит каблук подбить, ну стёрся и на фиг. А в 19 веке богатые люди меняли подошвы. А бедные люди: в городе Курске мы жили на улице Большой Дворянской, а как же она называлась… Большевиков. Крутая улица, спускающаяся к главному базару. Поэтому от каждого дождя там размывало старые пятаки, царские копейки и много других вещей, в том числе железные подошвы на всю ногу. Не конские подковы, и не подковки на каблук и на носок, а именно на всю ступню, вот такие вот железные.
ТФ: Почему?
НВ: Потому, что люди жили правильно. Теперь не латают носки. Дырочка появляется вот такого размера на пальце – и выбрасывают. А я помню, как ещё вся квартира не только мужские носки штопала…
ТФ: А что ты про Курск?
НВ: А я про Катуаровку рассказываю. Какой Курск. Я говорю про Катуаровку. Вся квартира на Катуаровке штопала носки. Были специальные штопальные нитки. Мягкие, типа мулине такие.
СЛ: Нет, мулине тонкие очень, а те нитки штопкой назывались.
НВ: Мягкие, чтобы значит носить удобно. Но женщины на капроновых чулках, специальные были иголки, поднимали петли. Потому что купить было и дорого и трудно. По крайней мере, года до 48-го – 49-го всё выдавали по карточкам и по лимиту. А капрон сменил то, что называлось «fil de Perse». Фильдеперсовые чулки. И шиком был именно капрон. И естественно, Советская власть, она не думала о женских ножках, кроме как у тех балерин, что дружили с маршалами. И капроновые чулки свои появились.… Никак ширпотреб Советская власть не могла наладить.
(1 ч. 25 минут)
(Снова смотрим фото дома)
Так вот, здесь не видно, где жили мы. Вот, виден подъезд, где жили Лапины, а мы жили вот в этом подъезде. Тут такой же фронтончик.
АЛ: Влево?
НВ: Да. Слева жили Пошеченковы в маленькой комнате. Была Тамара Пошеченкова и мальчишка, как же его звали, не помню. У них рано умерла мать, но отец женился на второй и дети её плохо приняли. Вобщем семья была такая, несчастная.
В той же квартире жило многодетное семейство Петровых.
СЛ: Генка Петров.
НВ: Генка Петров, это Ваш ровесник или ближний.
СЛ: Не, не, не, Толин.
НВ: Толин?
СЛ: Его приятель.
НВ: Нет. Вовка Петров. Генка у них был младший. Валерка Петров учился со мной.
СЛ: А, наверное.
НВ: Вот, а ещё были Панька и Зинка, кажется. Но они уже с ними не жили. А отец был шофёр.
В третьей комнате жили Дегтяревы. У них было три девицы. За одной, я помню, классе в девятом, сильно ухаживал, но по-соседски.
СЛ: Галя?
НВ: Может быть.
АЛ: А вот это кто стоит на балконе?
НВ: Щас. Вот, наверху, в третьей квартире жили как раз все Зубовские: Федосья Трофимовна, Арсений Иванович, кажется. Были такие сильные люди, отстранённые немножко. У них был сын – ровесник моих родителей, Борька. Я его помню перекапывающим свой сарай и всю округу у сарая. Потому, что во время бомбёжек они там закопали какие-то вещи, но кто-то видел, и Борис всё копал и копал. Как в романе Остров сокровищ: Сильвер Джон долговязый, там был ещё Окорок. Когда видят, как пираты: «Копайте, копайте: пару земляных орехов найдёте».
Вот, значит, а в квартире номер 4. Вот, балкон и жили Коля Котрелёв, не этот вот, а этот – настоящий Коля Котрелёв. В комнате 16 метров. И две комнаты занимали Капустины. Их на самом деле числилось там много. Давали безбожно мало. Потому, что они эту квартиру получили на дядю Костю с семьёй уже, с двумя дочерьми и тётей Марусей, на Александру Ивановну, на Александра Филипповича – отцовского приятеля, несомненно, на Серафима, которого убило в финскую войну. Вот, они жили там. Это их [балкон]. Кто здесь, я не могу сказать, думаю, что кто-то наверняка из Капустиных.
Татьяна Фоминична, сделайте одолжение, вот там под альбомом лежит несколько фотографий. Дайте мне, пожалуйста!
КК: Это вот женщина на лавочке?
НВ: Нет, женщина на лавочке мне не известна, на левом балконе.
СЛ: Это мама моя. Чего бы нам без нее фотографировать дом…
НВ: Так, вот эти фотографии на капустинском балконе, который служил [фотостудией], к сожалению я не нашёл более эффектной фотографии…
Видите, такой был Коля Котрелёв.
Это мамочка моя. На дворе какой-нибудь 49-й или 50-й год.
А это папа. Человек в шляпе, инженер всё-таки. Но это капустинский балкон, поскольку тут солнышко, светло и фотографировались.
А это как раз мама со своим дядькой, бабушкиным братом, который служил бухгалтером в авиации в Курске. Они стоят перед нашим подъездом. Вот видите, здесь барак. Уже есть штакетник и вот этот вот тополь посадил я. Он первый.
ТФ: И он до сих пор есть?
НВ: Не знаю. Он был первый, до всякого субботника. У меня по ботанике было чего-то такое поставленное, веточки. Они дали корешки, и в палисаднике Пошеченок он был посажен.
(1 ч. 30 минут)
Потом второй [палисадник] у Петровых и потом уже пошло.
АЛ: Мы там были несколько лет назад, на этом месте. Тополя растут, но тот ли это?..
НВ: Я тоже пытался, это уже много.
Здесь играли в домино. Если кто-то неправильно фишку ставил, то её бросали в сторону. И ты иди – разбирайся. Мы много играли. Мои дети уже были несчастны. Мы играли в «12 палочек», в Городки, в Прятки, в Штандер, в Землю, во что только не играли.
СЛ: Ножички.
НВ: Ну Ножички – Земля называется.
ТФ: В Лапту?
НВ: И в Лапту.
СЛ: В Лапту вот там за домами играли.
НВ: Вот здесь вот была волейбольная площадка, зимой каток. Мои дети уже ничего этого не увидели.
СЛ: А летом танцы.
НВ: Танцы бывали, но я не танцевал, я и сейчас не танцую.
СЛ: Ну не мы же танцевали, мы просто глазели. Я помню, что вот… включали радиолу или как его – патефон.
НВ: Бывало.
Кто жил здесь – не помню. В той комнате жил Семён, который вот в этих сараях держал свинью. Вот здесь у него был сарай и он… Несколько семей держали коз. Коров наши никто, я не помню, чтоб держал. Но Семён всё время держал вот здесь свинью. У нас был сарай общий с Капустиными.
Коль! Первый мой честный заработок состоял в пилке и рубке дров. Я был в четвёртом классе. И мы перепилили тёте Марусе дрова на зиму. Рубить я любил, а пилить… Отец всегда говорил: «Как ты пилишь!» Я с ним пилил, видно у меня рука-то короткая и я всё время вот так загибал. «Да ты не загибай!» Потому, что ему трудно вытягивать пилу, которая идёт в бок. «Не загибай, держи руку прямо!» А у меня уже рука не движется ой, как…
КК: У нас в деревне тоже так…
НВ: (Смеётся)
ТФ: Что в деревне?
КК: Когда мы что-нибудь рубим, пилим…
АЛ: Это вечная история.
ТФ: Руку не так держишь…
(часть присутствующих уходит)
НВ: (Показывает фото) Машина не отцовская. И я никак не пойму. Вот это дом, который стоял напротив нашего. Вот это вот шоссейка к нам идёт. Вишь, вот она шириной в тротуар. Но мне всегда казалось, что вот этот дом, где Мишка Левин жил, тоже рубленный, а он почему-то штукатуренный.
СЛ: Но он не похож на наш вовсе.
НВ: Но это дом точно вот этот (показывает на карте). Потому что дальше мы не должны были гулять. Это мы идём на какой-то праздник. Есть фото, тут же отец держит и моего младшего брата на руках, но я не нашёл.
АЛ: Николай Всеволодович! По-моему вот это дом тоже рубленный.
НВ: Рубленный. Если это ряд наш, это алексеевский, а это вкраплялся штукатуренный.
Отец мечтал о машине. Для него это была не роскошь, а признак того, что он современный человек. И вот около чужой какой-то машины он сфотографировался, мы шли куда-то на праздник, и он всегда говорил: «Это американский безработный около своей машины».
СЛ: Но, вообще около нашего дома машина всегда стояла, потому что тетя Маруся Силкина была водителем. Она возила больших начальников, и машина часто стояла около нашего дома.
НВ: Да. Но вообще ракурс этого дома… Алексеевских. Это их кухня. Потому, что это-то дом точно рубленный, и никаких других возможностей быть не может. Вот мы отсюда вышли из своего подъезда и так по тропинке должны были идти.
АЛ: Это шоссейка?
НВ: Да.
АЛ: Тогда эти дома, три штуки куда-то не туда смотрят. Это получается дальше три дома.
НВ: Вот здесь наш. Это – вот этот дом.
СЛ: Напротив, этот дом?
НВ: Машина стоит здесь. Значит это наш дом… да, а машина стоит вот здесь. И видно вот это и это.
(Позже, рассматривая аэрофотоснимок 1941 года, я обратил внимание, что среди рубленных домов с фронтончиками виден один, явно другой конструкции, похожий на барак. Видимо это его мы и видим на фото с машиой. А.Л.)
НВ: А это [фото] я уж коли принёс, это когда отец уже свою машину купил – это они где-то на пикнике, толи выпили, толи так отдыхают. Я говорю: «Это жертвы венгерского восстания». Верили. [К сожалению эту фотографию я не скопировал.]
ТФ: Это отец. Похож на Саню, как будто Саня лежит.
НВ: Да. На Саню похож, но тут он моложе.
АЛ: У вас тоже был фотоаппарат широкоформатный?
НВ: Да, у меня шесть на девять. Я так и не научился даже проявлять, потому что бездарен был. Отец носил в институт к себе. Я к этому не приобвык и до сих пор фотографировать не умею.
Вот, кто жил здесь я теперь не очень помню. Здесь, под Капустиными жил столяр, Семён Иванович, кажется, звали, забыл фамилию, Ирка мне говорила недавно. Вот у него в сарае была мастерская. Он строгает фуганком, всё. Столы какие-то делал, табуретки. Посмотрит: «Хорош – как свинья у дож», потом посмотрит: «А ты говоришь Париж!»
Вот, а на этой стороне, в доме напротив жили тоже разные люди и зубовские: Алексеевские.
СЛ: Напротив нас?
НВ: Внизу жил Петя Борисов – безумный человек. Там семья: мать-героиня.
СЛ: Там безумное их количество. Детей человек восемь.
НВ: Да, их было очень много. Она мать-героиня. Отец в наше время уже видимо помер. Детей было много и младшие, по крайней мере, были невменяемы.
Петя Борисов чуть не лишил, извиняюсь за выражение. Толика Лапина потомства. Ножом.
СЛ: Чуть не оставил без племянников!
НВ: Слушай, Алёш! А ты мне не присылал фото Толи перед такой конической формы фюзеляжем самолёта, мне не приснилось?
СЛ: Там был какой-то снаряд.
АЛ: Это армейская фотография. В форме и стоит снаряд.
НВ: Нет. Мальчишкой, он был постарше меня. Он откуда-то приволок нос самолёта, фюзеляжа.
АЛ: Нет, такой нет фотографии.
НВ: Значит это мне приснилось.
И это у него был шалаш. Он стоял прямо здесь.
АЛ: Прямо в палисаднике?
НВ: Да, но может ещё и палисадника не было. Это был шалаш. Но он был 2-3 дня, пока всё это не растащили.
АЛ: Он застеклённый был?
НВ: Главное было в его форме и дырка в нём, то есть в него можно было войти.
(1 ч. 40 минут)
СЛ: Свалка была в овраге?
НВ: Свалки вот они тут даже везде и нарисованы [на карте]. В овраге свалки не было.
СЛ: Ну, а куда они на свалку ходили?
НВ: На свалку ходили, нет, не в овраг. Свалки были, перейдя через другой овраг. За нашей школой вот здесь был ещё один овраг и туда идючи…
АЛ: Речка как-то она называется, не Орловка… Коршуниха она называется!
НВ: Да, Коршуниха, действительно.
(Смотрит фото) Это я, но не здесь, а в Курске, под немцем.
На ней [Коршунихе] какое-то бывшее аристократическое имение, где была шарашка закрытая. А Славка Галахов и кто-то ещё ходил оттуда. Видимо их отцы жили в финских домиках, как-то раз я был у них, и были ВОХРами.
А в шестом классе к нам ходили… вот здесь были поля колхоза Черёмушки. И из окошек у нас [в школе] здесь овсы виделись. И к нам в шестом классе, почему-то именно в шестом ходили мальчишки из деревни Черёмушки. А в седьмом…
АЛ: Видимо свою школу построили?
НВ: Нет, там всё сломали, там Новые Черёмушки построили.
АЛ: То есть вот здесь были поля, а вот здесь уже Глинки эти?
НВ: А Глинки сюда, может быть, да. А тут вот было огромное количество свалок. И даже ваш покорный слуга, ни при внуках будет сказано, ходил и копался там. Всегда говорили: «А один нашёл золотые часы» и ещё чего-то такое…
Ты, читал, Колька, Отверженные, Гюго? Там есть отдельная большая часть про парижских уличных мальчишек, у которых главное было увидеть, что-нибудь такое, что никто другой не видел. Особенно в чести был мальчишка, который видел, как национальный гвардеец на мосту пальцем кому-то глаз выколол. А тут, значит, часы золотые нашли, ну и ещё чего-то.
Лучшее описание военного события, может быть лучше, чем в Войне и Мир, это атака кирасиров под Ватерлоо, когда, ты почитай, французские кирасиры идут в зубах сабли и в руках пистолеты и все друг за другом сыплются в ров. У них неверная карта. И ряд за рядом идут [Что это за книга???]. Читай, Колька. Время было золотое, я читал. Конечно, в Войне и Мир замечательно, когда аристократы русские и на тысячных лошадях. Знаешь, что такое тысяча рублей в 1812 году? Скакун сейчас такой, на которых они шли и падали, стоит мильён долларов. (Смеётся)
АЛ: Но это же то снаряжение, которое спасает жизнь. На казённую лошадку сесть, во-первых, нельзя потому что… они на своих служили. А во-вторых, она же вынесет потом. Хорошая-то вынесет, плохая-то нет.
НВ: Ну, во-первых, он князь…
АЛ: Всё-таки интересно шевелюра-то вот видна (на фотографии)?
НВ: Не знаю. Какая-то девица, не знаю. Тут Ирка, Ирина Константиновна Капустина может мне и говорила, но я не помню, она мне в телефон говорила. Толи я бездарный человек, толи у меня внучка гадкая, я говорю, пусть она мне письмо напишет, я ей три раза диктовал свой е-мейл, а ничего не приходит.
Вот, значит – заборчик [вокруг палисадника] строил каждый сам себе. Но когда уже Пошеченковы построили, потом Петровы, а потом все. А с той стороны не ставили заборчиков, туда выходила только кухня и туалет [окна]. Ну а чего розы что ли под сортир сажать, не согласуется. Вот…
АЛ: Зато там солнышко было.
НВ: Солнышко всходило оттуда, из-за медеплавильного завода, даже левей. Единственный раз, когда я видел, как на Пасху солнце играет. Вот если от нас так, ну весной, медеплавильный здесь, а оно всходило вот здесь.
АЛ: Северо-восток.
НВ: Ну восток, я помню зрительно, ну не могу точно сказать.
АЛ: Наверно тут? [Показывает на карте]
НВ: Ну, Алексей Анатольевич, не могу точно сказать. Может быть, вот этот овраг они засыпали своими шлаками. Вот, вроде-бы я более-менее всё рассказал, что могу про дома рассказать.
Газ появился видимо году в 46-м – 47-м. Потому что я еле помню, когда я приехал…
СЛ: Позже, потому, что я не помнила-бы, маленькая еще была, а я помню хорошо.
НВ: Печи! Нет, на кухне газовая плита я говорю.
СЛ: Но я помню печь и на кухне. Поэтому это не 47-й. Я не могла запомнить…
НВ: Может 48-й.
СЛ: Где-то 49-й.
НВ: Потому что я помню, какое-то время на кухне была плита. Была печь и огромная плита. Плиту никто, никогда не топил при мне. Все готовили на примусах и керосинках. Капустины, по-моему, всегда на керосинках. Керогазами никто не пользовался на моей памяти, хотя был такой предмет. А керосинки, у Капустиных керосинки и Мария Владимировна Котрелёва, которая жила на другом конце Москвы, там, она только на «карасинке» готовила.
А «карасиновая» лавочка была вот здесь. Либо это она, либо вот это. Скорее это. Торговал в ней естественно еврей по имени Шиман, который тоже был зубовский, его все знали с зубовских. Что характерно, когда газ дали – керосиновая лавка была уже не нужна. Шиман не пропал. Вот здесь вот появился газетный киоск. И Шиман с керосинового промысла перешёл на газетный.
СЛ: А где-то ещё был магазин?
НВ: На той стороне магазинов не было.
АЛ: Может, это и была керосиновая лавка?
НВ: Керосиновая была. Туда я ходил за керосином, это я помню, значит, по видимому действительно году в 49-м газ появился. Раз я ходил сам за керосином.
АЛ: Видимо с Западной Украины был газ. Должны же были они отстроить…
НВ: А не из Татарии?
АЛ: Не знаю, был уже тогда татаркий газ…
НВ: Наверно, потому что во время войны нефтяные промыслы в Татарии были.
Провели быстро, прОвод был подземный, не то, что теперь в жёлтые трубы протягивают. А было всё это – раскопали – закопали, и газ, но АГВ ещё не было.
Печи мы всё время топили. Но на кухне керосинки. А мама моя, видимо переняв технику от бабушки в Курске, которая только русскую печь топила. После войны сломали, я помню, как мы хлеб пекли сами и прочее. Но после войны русскую печь сломали и только примус.
АЛ: А на примус ведь бензин нужен был. Его тоже покупали в керосиновой лавке?
НВ: Алексей! Примус бензином делали только сумасшедшие. Бензин взрывается, а керосин – нет. Только на керосине. То есть, может быть, кто-то.… Всегда предупреждали, вся пожарная пропаганда противопожарная была: «Не заправляйте примус бензином!»
АЛ: Конечно, он более взрывчатый.
НВ: А карасин.… Чтобы взорвался керосиновый примус, его надо было перекачать, ещё чего-то сделать, это было довольно трудно. А керогаз – было какое-то специальное сжигание, видимо с подкачкой кислорода, того же керосина. Бензин – как отопительное, даже в печь плеснуть бензинчику – это очень опасно, это только умеющие люди для растопки могли.
Татьяна Фоминична, ты мою полосатую, зебровидную внучку отвлекаешь на семейные фотографии от Катуаровки, которая начало всех начал.
(1 ч. 50 минут)
АЛ: А про архитектора Ларина?
НВ: Пока ничего не знаю, может быть когда-нибудь чего-то узнаю.
??: Он там жил?
СЛ: Да. Между прочим, у него была дочь, Татьяна Ларина, она Вашего возраста.
НВ: Была, Танька Ларина, но я ведь был маленький, маменькин сынок и мало на улицы выходил и, хотя многое вот, как видите, помню, но многого не помню.
СЛ: Она была красавицей с белой большой косой.
НВ: Она была старше меня. Я обращал внимание только как минимум на ровесниц.
СЛ: И она, если помните, в 56-м году у нас первый фестиваль-то был?
НВ: в 57-м.
СЛ: Так вот, красивых молодых девушек выбирали, как теперь называется волонтёром, её выбрали и она была на фестивале обслуживающим персоналом. Ей дали юбку длинную, блузку и главное – белые перчатки. И какие-то тапочки-туфельки. Такая красавица она была. Это в то время…
НВ: Белые тапочки – это была году в 53-м мечта всех девушек. Они их чистили зубным порошком.
СЛ: Молодые мужики и мальчики тоже мечтали.
НВ: У меня были голубые сандалии.
СЛ: Но не в этом возрасте Вы были.
(перерыв в записи несколько минут)
НВ: (Вспоминает про автобусные маршруты) Сначала был только 16-й, а потом появился 25-й, который по началу ходил до Серпуховки кажется [площадь Серпуховской заставы на Садовом кольце]. Потом до площади Ногина, потом вообще куда-то через всю Москву, куда-то, куда я никогда не ездил.
СЛ: Папе было очень удобно, потому что он работал [в Госплане, недалеко от пл. Ногина.]
НВ: Дальше, чем до площади Ногина мне не надо было. Вузовский переулок, кажется. В ту сторону я не жил. Сперва я жил на Катуаровке, потом я стал немножко ездить по Москве. Потом я стал бывать в этом самом, Менделеевском, значит Новослободская. В театре, улица Горького, где музей Революции, театр Станиславского. Потом площадь Ногина, Толмачёвский переулок, потом Вузовский переулок.
СЛ: В МИЭМе учились? В Вузовском переулке МИЭМ находится? (Смеётся)
НВ: Нет, нет, нет, к приятелю, я ходил туда к приятелю. Так что я Москву знал только ту, где я бывал.
(Просматривает распечатку обсуждения фотографии)
Так, Ларинский дом.
В баню ходили на Варшавку.
Вишни, вишни стали сажать уже после тополей. Когда палисадники стали…
Сортир был, противный. Туда я, во всяком случае, не ходил.
СЛ: У нас же были свои сортиры.
НВ: Были свои.
Впечатляет ряд тополей. Тополя, да.
Химчистка, понятно где, рассказывал.
Школы были, насчёт крупного руста не помню. Потому что это позднейшие усовершенствования. Красная школа, женская, стояла без всякого руста. Красный кирпич. А наша школа была вот такая штукатуренная, под мрамор. И тоже ни какого руста не было. Это уже позднейшие исхищрения, чтоб не видно было дырок.
СЛ: Это самая первая, если идти от Окружной?
НВ: Если идти от седьмого дома, где 25-й магазин, по правой стороне от центра идёт красная школа, женская, потом значит, где конечная остановка – наша 541-я. Или какой потом был номер мы уже оттуда ушли, не запомнил.
СЛ: 548-я.
НВ: Нет, 548-я не здесь.
АЛ: Это вот эти две школы? Вот эта женская, а это… красная
НВ: Красная здесь.
СЛ: Там, где работала моя сестра.
НВ: Каменный дом – наша школа. (Показывает на карте).
Где-то к седьмому классу, может быть раньше, но в седьмой класс мы пошли уже в новую школу, которая сейчас стоит 541-я, на Ремезова, отрезанная от нас улицей Ремезова. Но к седьмому классу прорезалась ещё одна остановка за нами. Называлась Военный Городок.
Военный городок состоял из таких же розовых штукатуренных домов, но там построили два силикатных кирпича 5-этажных, где жили офицеры уровня полковника. В моём классе, одно время мой приятель некто Гришка Устинченко учился. Вот его отец был полковником. И там же была парикмахерская. Парикмахерских было много, не то, что теперь.
Хочу отметить – практически не изменились с середины 50-х годов.
Прекрасные дома, могли бы 100 лет простоять. Потому что только удобств в них не хватало. Лучше бы такие дома стояли действительно, квартирная система нормальная. А то, что вокруг раковин и в сортирах прогнило – так это за каждым домом нужно ухаживать. Вовремя менять от воды или естественно должна была быть гидроизоляция. А если гидроизоляции нет, то надо время от времени вырезать и ставить новые.
Дерево очень прочное, всё-таки, я жил в домах, где перекрытия деревянные 16 века, и ничего.
СЛ: Где это?
НВ: В Италии.
СЛ: Ребёнком выйти ночью в туалет – там же ничего не отапливалось. Был такой колотун зимой. Ну, не отапливалось ничего. Вот в предбанник, а дальше дверь в туалет. Холод шальной!
АЛ: Я помню, отец рассказывал, что когда эти дома уже выселили, он туда пошёл и лазил там. И говорил, что, отдирая ломиком, [облицовку] он видел, что эти брёвна все хорошие ещё. Только около раковин они все прогнили.
НВ: Ну естественно. Потому что никакой защиты, гидроизоляции. Отсечения воды не было, а дерево, если на него попадает вода – начинает гнить неизбежным образом. Так что я не вспоминаю с каким-то ужасом ни печного отопления, ничего.
СЛ: Печное – это меня не трогало, я дрова не рубила.
НВ: А я рубил, говорю – первый заработок – тёте Марусе Капустиной перепилили не то вдвоём, не то втроём сколько-то там кубометров на зиму. Она ещё говорила «Дорого взяли».
(Продолжает читать распечатку)
Вот, печное отопление… вокруг раковин всё гнилое…
Про клуб ничего не знаю толком. Раньше клуб в районе Нагорной… нет про клуб на Электролитной к нам не имел никакого отношения. Это было на той стороне [оврага] и…
СЛ: Это там, где Приборостроительный техникум?
НВ: Да. В этом техникуме училась моя соседка.
СЛ: И моя сестра, Тамара.
НВ: Клуб в районе Нагорной улицы, 10.
Раньше называлась Катуаровским шоссе или дорогой на Катуары. Катуары – кирпичный заводик, но его уже даже на карте здесь нет. Он на более ранних картах есть.
Вдова Катуара, свернули, действительно.
Да в 36-м году вошло в состав Москвы. Действительно у нас была Московская городская прописка. Это было существенно, хотя мы жили за окружной дорогой. Но прописка была городская.
АЛ: А вот она карта, здесь видно [границу Москвы.] Вот она карта. Причём школа стояла в области, а дома в городе.
НВ: Наверно. Это было как раз по всем соображениям важно. Для трудоустройства, снабжение.
Топонима Катуары здесь-таки не было. Не было, это именно платформа Катуар [к северу от Москвы].
???
Соловьиного мостика я никакого не помню. Его видимо построили, когда я оттуда уехал.
СЛ: Это где?
АЛ: Это выше по течению.
НВ: Выше этого железного никаких мостиков не было.
А! Вот чего я не сказал. Вот здесь наши дома, вот… здесь какие-то…
АЛ: Это ЛЭП, это вот ЛЭП и это тоже.
НВ: Это может и ЛЭП, а это вот видишь тут?
АЛ: Это забор.
НВ: Забор. Это склад саней!
АЛ: Ух!
НВ: Выше, понятно, что я был маленьким, и мне всё казалось высоким, но, несомненно, выше человеческого роста лежали штабелями сани.
СЛ: Сани для чего?
НВ: Зимние сани. После войны гужевой транспорт практически исчез, а видимо до войны, тем более в тресте «Строитель» это было ещё актуально. Их никто не охранял, забор ветшал. Время от времени старшие ребята сани утащат и на них с горки катаются, на таких больших, это доставляло удовольствие…
АЛ: Вверх тащить тяжело было…
НВ: Возвращать, никто, естественно, ничего не возвращал.
Но Соловьиного мостика не было. Он видимо после 61-го года появился.
Вот, значит. Ни какого пруда не было уже. Во время войны говорят, рыба была, но я пруда не помню. Просто не было, а я ходил действительно по речке.
АЛ: А ещё кто-то писал, что была даже лодочная станция на этом пруду. Такого нельзя было не запомнить. То есть, видимо это действительно раньше было. Либо до войны, либо после 61-го года, но кто бы стал строить такую плотину.
Мы строили плотину около железного мостика. Но её размывало ближайшим дождём и всё. В этот ручеёк, Юрка Туманов, который жил под нами, въехал на санках в мороз, а она не везде застывала, поскольку быстрая речка. В неё никакой теплоты не спускалось, били родники. И он как въехал. И я помню, он в такой мохнатой шубе идёт, с него течёт.
СЛ: А меня брат Толик туда завёз и не просто так, у меня нога была в гипсе. И вот мы прямо на санках туда и въехали.
НВ: Вот, пруд был спущен не известно когда. Народ рыбачил во время войны. Мне как раз Ирина Константиновна рассказывала.
Насчёт точки огневой, так есть какая-то карта… я не стал разбираться.
АЛ: Есть карта, да. Не понятно, были ли они реально или только запланированы.
НВ: Картошка, картошку действительно сажали, и что интересно, не вырывали. Вот мы, мальчишки пекли всю осень картошку в овраге. Может для кого-то это было средством оттого, что есть хотелось, я всё-таки не голодал. Это было развлечение, гуляешь…
АЛ: И то и другое наверно.
НВ: Да. Несколько дощечек, ботва картофельная…
СЛ: Каждый выкапывал картошку у себя на огороде. Я писала об этом. Воровать не воровали.
НВ: Ну может соседскую, один куст картошки вытащить. Мальчишки всё-таки. Иногда покушались солдаты какие-то из военной части, но не более того. При этом огороды были далеко. Вот у тёти Маруси Капустиной огород был.… У нас, поскольку ни отец, ни мать во время войны не были, никакого огорода не было. А у неё был огород, так он был за этим складом саней. Это с километр может быть [от дома] и картошку копали нормальным образом.
Бабка моя, которая тоже у Окружной жила на другом конце Москвы, она, поскольку была старушка уже не молодая и «с претензией», она картошку не сажала, она горох сажала и редиску. Никто не таскал.
АЛ: А где она жила?
НВ: Синицын проезд. Это теперь метро Подбельского. У них было совершенно фантастически. Метров 700-800, через железную дорогу перейдёшь – лес! Зимой они ходили туда по дрова, а так ландыши, земляника.
АЛ: Лосиный Остров?
НВ: Мы один раз заблудились и вышли в Лось. Бабка была большой любитель леса, хоть она горожанка, она всегда ходила. Лес любила и знала. Как она грибы искала! Первая трава – лебеда, крапива – сразу в суп. Не потому, что голодно – полезно! «Профессор такой-то… говорил, что это витамины!» Даже, в общем, горох у неё не воровали.
АЛ: Все друг друга знали. Не было привычки такой.
СЛ: Я думаю, это потому, что если ты своруешь, то кому-то может не хватить.
НВ: Страсть к огородничеству – она неизбывна. По Германии я когда ехал, вижу вдоль железной дороги, какие 6 соток, - пол сотки, но огородик. В Италии, вот сейчас даже едешь, стоят эти цементные дома и вдруг огородик, виноград они там посадили, ещё что-то…
(Продолжает листать распечатку)
Никакого бомбоубежища я не знаю. Не был, не видел.
А про Коробки надо узнать, докопаться, почему этот сад, рассадник, почему он называется Коробки. Он так и назывался. Коробки, в Коробковском саду. [Мы это уже выяснили, ответ приведён выше по тексту.]
Народ тополя сажал.
Химчистка.
Школы.
Вишни, да вишни.
В общем, жизнь была замечательная! И не верьте, что жизнь в коммуналке – это страшно. Бывали страшные коммуналки.
АЛ: Наверно это от размера зависело? У нас вот тоже было 3 комнаты, было ничего.
НВ: Я не знаю, конечно, а у нас, между мамой кем-то могли возникать напряжения и ещё чего-то такое, никогда. Но тут вместе жили до рождения отца семьи и достаточно дружно.
Всё! Дорогие Лапины!
АЛ: Спасибо Вам большое!
СЛ: Спасибо Вам огромное!